Обская губа очень длинная до моря и бурная.

Потянул ветер с моря, и на них пришла стужа и обмороки великие, свету не видели. Восстала буря ветреная, и на берегу насилу место обрели от волн, неведомо — живы, неведомо — прибиты.

Кочи и павозки перевернули от стужи, кое-какую защиту поделали детишкам. Сами мокрые. Пошли наносной лес сбирать — обогрелись и студеным ветром обсушились. Там и зимовали.

Было им нужды великие, непривышно. Ни деревца, ни кустика на земле, ни красного светила в небе, ни луны. Без тепла весь мир озяб голой, белой. Волк в знатной шубе — и та побелела. Медведь — и тот побелел, сердешной. А день 53 дня русских и 53 ночи прожил белой и кончился, пришла тьма беззвездная, иноземская, и осталась жить, не пропускает русскую зорюшку в небо, не дает просвета.

Люди едят, а чего в рот кладут — и того не видят.

И девки петь боятся. Детишки плачут, у матерей просят красного солнышка.

Тут бабы искали Меншика и вопили: «Убить вора, да и тело его собакам кинем!»

Бить хотели батожьем, и были бабы с рычагами, да во тьме не нашли Меншика.

Мужики же от баб попрятались.

Бабы к лодке приступили. И пенеженю вытащили из лодки собранием. И по полю молва велика. И Лев Меншик свету-богородице докучает: «Владычице, уйми дурех!»

Скричал бабам: «Будет вопить — тово! Увидите чюдо на сивере, красные обновы и наряды!»

Поворотились на север и увидели пестрообразную прелесть: хвост птицы райской, на полнеба распустила цветные перья сияньем, яко трепетные пламена, осветивший весь мир поднебесной, а звезды в восточной стороне лентами перевиты, межи звезд отласные платы развешаны и бахрамы шелковые дрожат.

Пустоозерец Микифор Важеник воскричал: «Бабы, полно убиваться! Вот ваши обновы в восточной стороне. А пенеженина убьете, кто же отведет вас в Палестину?»

Детишки возрадовались: «Красный петел!» И бабы повеселели, и девки припомнили смеяться.

стилизация явно не без влияний Аввакума