Если принимать традиционные цифры населения средневекового Новгорода (впрочем, также основанные не на точном расчете, а на ряде допущений) — 20–30 тыс. чел., то, исключив женщин, детей и неполноправное население, получаем тех, кто в вече мог участвовать — свободных горожан — глав семей. Известно приблизительное соотношение между мужчинами и женщинами для населения городов Центральной Европы того времени: оно в среднем составляло от 1170 до более чем 1300 женщин на 1000 мужчин. В семьях Гданьска (города с примерно такой же численностью населения, что и Новгород) средний состав семьи был 3,5–4,5 человека, причем чем более привилегированными были главы семей, тем больше детей было в их семьях. Существовало, конечно, и определенное количество неженатых, но это были в основном как раз неполноправные лица: нищие, подмастерья и т.д. В городах Польши ок. 1400 г. в среднем богатые семьи состояли из 6 чел., среднего достатка — 5 чел., бедные — 4 чел.
читать дальшеПо оценкам немецких исследователей, на семью в средневековых ганзейских городах могло приходиться два-три ребенка, а общая доля детей во всем населении могла составлять ок. 20–30%. Есть, однако, и другие данные, возможно, более точные. На основании тщательного исследования погребений на кладбище Млыновка (Мюленберг), где хоронили жителей раннесредневекового Волина, Я. Пионтек пришел к выводу о том, что из общего числа жителей города (он вслед за другими авторами оценивал ее в 5–9 тыс. чел.) дети до 15 лет составляли 53,1% (а всего лиц до 20 лет было почти 65%).
В результате, если считать, что из 30 тыс. новгородцев было около 17 тыс. женщин, из оставшихся 13 тыс. мужчин больше половины были разного рода недееспособными или неполноправными (дети мужского пола, холопы, нищие, инвалиды и т.д.), то мы получим цифру максимум в 5–6 тыс. чел., которые потенциально имели право или возможность участвовать в вечевых собраниях.
Если же мы примем во внимание то, что 30 тыс. является цифрой также максимальной (даже в XV в. население Новгорода, скорее всего, было меньше, а в более раннее время — определенно существенно меньше), то получим те самые 3–4 тыс. чел., которые, как уже говорилось выше, вполне могли разместиться на площадке, которую В.Л. Янин и его последователи считают местом проведения веча, даже в том (вполне нереальном) случае, если бы они «вышли на площадь» все до одного.
Последняя оговорка также весьма существенна, так как в известных истории «народных собраниях», все, потенциально имевшие на это право, не участвовали никогда. В швейцарских кантональных собраниях, за исключением собрания в кантоне Аппенцелль-Ауссерроден, в котором неучастие каралось штрафом, посещаемость составляла от 1/5 до 1/3 всех имевших на это право. В древнеримских народных собраниях в эпоху Цезаря, по некоторым оценкам, участвовало не более 2% римских граждан.
В 70/69 г. до Р.Х. Saepta, где проходили избирательные комиции, могла вместить не более 3% зарегистрированных в том году римских граждан. Что касается только жителей самого города Рима (полноправных граждан), то в выборных собраниях могло участвовать максимально 12% из них. В средневековой Венеции официальные документы, принимавшиеся совместно, должны были совместно и заверяться. При изучении списков подписей оказывается: на важнейшем документе 1122 г., в котором идет речь о вооружении флота, стоят 372 подписи, обычно же таких подписей — не более сотни, т.е. более чем в три раза меньше. Как и в Новгороде, в Венеции XII в. не было понятия о кворуме, и количество участников собраний регулировали не правовые нормы «ограничивающего» характера, а «добровольный абсентеизм большинства народа».
Эти цифры позволяют сделать вывод: реальная численность участников «стандартного» новгородского веча, на котором не решались вопросы жизни и смерти, не превышала, скорее всего, тысячи человек, а то была и меньшей.

П. В. Лукин «Новгородское вече»