«Поток» («поток и разграбление», «поток и грабеж») представлял собой специфическое, архаическое по происхождению наказание, близкое по своей сущности к объявлению вне закона. Это могло быть, по точному выражению А. Поппе, «соединенное наказание, исполнявшееся по отношению к личности и имуществу виновного». Оно могло выражаться в разных формах: ссылке, коллективном разграблении и/или уничтожении имущества, заточении и даже в умерщвлении преступника, но суть его состояла в удалении преступника из той общности, к которой он принадлежал, и лишении его правоспособности.
читать дальше
...Явления, схожие с новгородскими вечевыми расправами, существовали не только на Руси, но и в Западной Европе. В классической немецкой историографии XIX — начала XX в. сложилась целая теория о primäre Friedlosigkeit, в рамках которой существовала мощная традиция изучения таких германских правовых традиций, как Friedlosigkeit («лишение мира» или «объявление вне закона»), Fronung (конфискация имущества лица, объявленного вне закона), Wüstung (уничтожение имущества преступника в качестве наказания), Acht (объявление вне закона, опала и как следствие — изгнание)... Александр Коулин, немецкий правовед, занимавшийся именно имущественным аспектом Friedlosigkeit, даже называл эти меры «имущественно-правовым лишением мира» — vermögensrechtliche Friedlosigkeit (в отличие от «лично-правового» — personenrechtliche Friedlosigkeit), которое, в свою очередь, выступало в двух видах: конфискация имущества (Fronung) или его уничтожение (Wüstung). При этом типичным объектом уничтожения был дом преступника. Разрушение дома символизировало, да и фактически означало устранение осужденного из пределов той общности, к которой он принадлежал...
...Из этой теории исходили и ученые славянских стран, искавшие и с успехом находившие аналоги соответствующих германских явлений в славянских юридических памятниках (К. Кадлец, В. Прохазка, М.Ф. Владимирский-Буданов и др.). Очень четко об этом писал чешский историк права Вацлав Ванечек: «Понятие Friedlosigkeit знали славянские правовые системы, хотя и не имели для него отдельного названия. Знали они также и оба последствия этой Friedlosigkeit, или лишения правовой защиты. Поток и разграбление русского права и porob-rásap в южнославянском праве представляют собой реальную и терминологически полную аналогию германской Wüstung»...
...В рамках классической концепции считалось, что эта кара восходит к чрезвычайно ранней эпохе и может быть обнаружена уже у древних германцев... [Однако] ...опиралась эта модель главным образом на источники, записанные в эпоху Высокого Средневековья («Саксонское зерцало», скандинавские саги), тогда как ранние тексты (в том числе знаменитая «Германия» Тацита) никаких данных ни о «народном мире», ни об объявлении вне закона не содержат... Положение осложняется тем, что привлекаемые обычно для сопоставления с германской Friedlosigkeit учеными Восточной Европы западнославянские (в основном чешские), южнославянские и древнерусские параллели также относятся к сравнительно позднему времени (не ранее XI в.) и связь их с какими-то архаическими, «племенными» традициями также обычно постулируется a priori. И все же существуют два обстоятельства, которые свидетельствуют в пользу того, что архаическое происхождение коллективных расправ с преступниками, признававшимися врагами соответствующей общности, не может быть поставлено под сомнение...
[Последующую аргументацию автора опустим]
...Сопоставление схожих способов наказания у древних германцев, балтов и славян показывает следующее. Относительно уровня социально-политического развития обществ лютичей, руян и пруссов можно, вероятно, спорить, но совершенно очевидно, что это были архаические языческие социумы, лишенные важнейших атрибутов государственности. И тот факт, что там фиксируются явления, во многих аспектах схожие с русскими вечевыми расправами и их германскими аналогами, так же, как и использование в латиноязычном Саксонском капитулярии 797 г. древнегерманской лексемы ewa, ведет к единственно возможному выводу: и русские вечевые расправы, и кара, предусмотреннпя Саксонским капитулярием, являясь изначально способами лишения политической общностью правонарушителя юридической субъектности и удаления его из своей среды, все-таки имеют архаическое происхождение...
Коллективные расправы не исчезли в Западной Европе [и] после завершения «варварского» этапа ее истории. Показательные аналогии новгородским коллективным разрушениям домов обнаруживаются, между прочим, в европейских городах Высокого Средневековья, где в ходе коммунального движения складывалось развитое городское право, не имевшее, разумеется, никакого непосредственного отношения к каким-либо древним архаическим правовым институтам догосударственного времени... Во многих европейских городах Средневековья и Раннего Нового времени высшей мерой наказания преступника, преступление которого признавалось направленным против общности горожан в целом, было «исключение из коллектива [горожан], скрепленного клятвой [Eidgenossenschaft]» — единое наказание, составными частями которого были «изгнание из города и разрушение дома». В таком случае мы имеем дело с карой, почти идентичной содержательно с новгородскими вечевыми расправами, которые, как мы видели, также подразумевали объявление преступника вне закона и уничтожение его недвижимого имущества.
То обстоятельство, что «поток и разграбление» в качестве легитимного способа коллективной расправы с теми, кто считался преступниками, укоренился и чаще всего применялся именно в «севернорусских народоправствах», не должен удивлять, совершенно то же самое характерно и для Западной Европы: «Повсюду там, где сложилась четко иерархизированная власть, эти акции (коллективные расправы. — П.Л.), которые постоянно рисковали превратиться в простую народную юстицию или даже в суд Линча, подавлялись или упразднялись, норвежские короли пресекали их жестко и энергично, франкское, лангобардское, вестготское королевское право не знало Wüstung или допускало ее лишь в очень определенных случаях с определенными ограничениями; ее место занимают четко регламентированные опись и арест имущества или конфискация, т.е. рациональный хозяйственный принцип вместо иррационального, эмоционального принципа мести. Напротив, Wüstung и ее аналоги охотно применялась в маленьких свободных республиках [res publicae liberae], в самоуправляющихся итальянских, фландрских, французских и немецких городах; она применялась в греческих полисах, в древнеримской республике, но больше не применялась в Риме имперского времени».
Поэтому об институциональной преемственности говорить тут не приходится. Новгородские вечевые собрания, как и, например, коммунальные органы власти городов Фландрии, не «выросли» из «племенных» собраний. Однако в условиях отсутствия жесткой авторитарной власти, формы права, похожие на традиционные, как бы возникли заново в принципиально новой обстановке. И действительно, в самой сущности вечевых расправ как лишения правонарушителя юридической субъектности, удаления его из соответствующей политической общности, и в его процедуре, в характере веча как собрания, выражавшего волю коллектива, — до некоторой степени сохранялись архаические традиции обычного права, уходящие своими корнями еще в догосударственную эпоху. Сходство между архаическими карами и коллективными расправами в городах, где существенную роль играло вече, таким образом, — не институциональное («одно произошло из другого», «пережитки», «реликты»), а типологическое, т.е. определенная схожесть ситуаций — в плане отсутствия твердой авторитарной власти с разветвленным аппаратом принуждения — порождала в известной степени схожие формы правового регулирования.
П. В. Лукин «Новгородское вече»